Это было в Шотландии, я уж и не вспомню, в каком порту. Выдался свободный вечерок – осенний, холодный, и я, надев длинный плащ, отправился прочь с судна. Промозглый норд-ост гнал по улицам сорванную с деревьев последнюю листву, мелкую, колючую морось  и редких прохожих. В это время года темнеет в здешних краях рано, улицы пустынны и мрачны; человеку с чистыми помыслами бродить по ним бесцельно нету смысла.
Если идти от ворот порта направо, через два квартала будет поворот налево, а там, метрах в пятидесяти, вы и найдете этот трактир. Обычный припортовый трактир, с пустой деревянной бочкой у крыльца и нарисованным якорем на вывеске. Вы войдете и удивитесь – насколько здесь людно и шумно.  Однако, удивляться не стоит – коль зашли сюда вы, в поисках убежища от непогоды, так почему бы и другим не поступить так же?
Я уселся за незанятый столик в углу и огляделся. Было сильно накурено, музыка не играла – вместо неё стоял вязкий многоголосый гул. Публика присутствовала самая разномастная – вон два пьяных негра громко спорят о чем-то,  вон – филиппинцы с греческого балкера заседают шумной кампанией, а там, у стойки – толстый немец задумчиво глядит в бокал с пивом.. Справа от стойки сидят китайцы, а может – корейцы. Много и местных, и все сидят, пьют, курят и галдят на разных языках и наречиях. Люди на первый взгляд совершенно разные; однако объединяет их, несомненно, одно: близость к морю. Это - моряки, бывшие и настоящие, рыбаки и портовые рабочие. Опытный глаз без труда выявлял в каждом из них неприметную деталь, некую особую характерность, присущую лицам этих профессий...  После недолгих колебаний я заказал себе бокал эля – давно собирался попробовать этот напиток. Напиток оказался странным, он очень напоминал выдохшееся пиво с изрядным добавлением воды. Это наблюдение на долгое время ввергло меня в неприятную задумчивость: известно, в любом баре под краником розлива пива имеется специальный поднос, куда стекает пена с наполненных бокалов, вместе с остатками воды для мытья. Уж не воспользовался ли бармен моей неопытностью, да не налил ли мне из этого самого подноса? По вкусу эля я все больше склонялся к такому убеждению, хотя до сих пор никогда не пробовал жидкости из пивных подносов. Да и откуда было бармену знать, что я никогда прежде не пивал эля? Всё же, стопроцентной уверенности я не имел, а потому раздумывал – не подойти ли к стойке, к бармену - за разъяснениями? А если окажется, что парень честен, попросту эль имеет такой специфический вкус, то как я буду смотреть ему в глаза, заказывая, скажем, второй бокал – пива? Дабы не выглядеть простаком, я маленькими глотками потягивал странный напиток, присматриваясь тем временем к остальным посетителям трактира. Местный люд – шотландцы – почти все пили эль. По цвету он у них был совершенно такой же, как и в моём бокале. Но каков на вкус? Я уже почти решился подойти, всё-таки, к бармену, когда дверь бара отворилась и вошел он.
 Это был мужчина неопределенного возраста: ему в одинаковой степени могло быть и тридцать, и шестьдесят лет. Был он худ и высок; одетый в поношенную клетчатую юбку и затертую джинсовую куртку, на ногах – стоптанные кроссовки. Грязные пряди седых волос свисали до плеч, словно волокна распущенного пенькового каната, многдневная небритость покрывала впалые щеки. Остановившись в дверях, он обвел сидящих долгим, задумчивым взглядом. Личность весьма колоритная, однако никто не обратил на него внимания, если не считать меня. Пожалуй, этого человека можно было бы принять за спившегося моряка, безработного докера или иного опустившегося типа, если бы не глаза. Глаза его, умные и печальные, выдавали  личность незаурядную, творческую и загадочную. Некоторое время он стоял, словно в нерешительности, затем отступил в сторонку и извлек откуда-то из-за спины старую, видавшую виды, волынку. Минут десять он сосредоточенно настраивал её – звуки, издаваемые инструментом, поначалу выходили хриплыми и какими-то неприличными,  но вскоре, под умелыми руками музыканта - прояснились и достигли нужной тональности и чистоты.
Наконец, полились первые мощные аккорды, и человек запел, отрешенно глядя в закопченый потолок. Голос его оказался неожиданно низким и сильным, а Песня... Величественная и спокойная, она заполнила всё прокуренное пространство бара, и вот уже стихли все голоса – всеобщее внимание оказалось приковано к Певцу! Слова Песни настолько тронули мою душу, что я, схватив ручку, записал её на огрызке салфетки; вольный перевод текста я привожу тут же:
 

Три штурмана, три помощника
Своих капитанов опытных,
Несли свои вахты покорные
На мостиках, тьмою окутанных.

Друг друга ни разу не видевши,
И даже ни разу не слыхавши,
И вряд ли встречавшихся где-то
В тавернах припортовых шумных.

И шли они разными курсами,
Но в точке одной пресекавшихся;
И где эта точка находится
Не ведомо было каждому.

Один был штурман уставший –
Грузил пароход накануне
И вымотался основательно
Пред вахтой своей положенной.

Он долго со сном боролся –
Пил кофе и тряс головою,
И мостик мерял шагами
Ног своих, за день натруженных.

И всё же, средь ночи томительной,
Присел на минуточку в кресло,
И, вытянув ноги усталые,
Был в сон погружен незаметно.

И снились ему радары,
           Огни маяков удаленных,
                       Буи и портовые краны.

Другой, разгильдяй безответственный,
Пил виски с друзьями до вахты.
И сразу, придя на мостик,
В кресло впал, развалившись в нем
Боровом.

Он  чувствовал себя замечательно,
И, будучи сил преисполненным,
Успел выкурить он сигарету,
Пред тем, как впасть в сон окончательно.

И снились ему подружки,
                   Жена и хмельные пирушки,
И он смотрел с удовольствием.

Внизу, в преплетеньях каютных,
Двадцать лиц экипажа доверчивых
Мирно спали под одеялами
В кроватях своих уютных.

А третий и сам не помнил,
Как им дремота овладела.
И что ему снилось он тоже
Не мог рассказать вразумительно.

Три судна, стальные громадины,
Без управленья,
                          фактически,
Сближались
                     катастрофически.

Течением первое судно
От курса слегка отклонило.
Другое – под действием ветра
На градус свой курс изменило.

А третье- свой путь продолжало,
Не считаясь с теченьем иль ветром.
Но гирокомпас вот заезженный
Случайно на нем переклинило.

Руль «на борт» заложился послушливо
И оно отворачивать стало,
И долго круги нарезало,
Пока капитан не проснулся.

Три судна, стальные громадины,
Без управленья практически,
Разошлись на дистанции кабельтова
От точки
                 теоретической
Где должны были
                               встретиться
                                                     звонко.

Три штурмана, три помощника
Своих капитанов опытных,
Крепко на мостиках спали,
Не ведая, что творится.

Они не
               Подозревали
                                      О том,
ЧТО
           Могло им
                             присниться,

Случись всё
                        немного
                                          иначе...

Певец замолчал, лишь слабеющие звуки выдыхающейся волынки нарушали нависшую тишину. Смахнув слезу, я нервно крикнул в сторону стойки: «Человек! Два эля сюда!» Бармен встрепенулся, и, выйдя из транса, поспешил наполнить бокалы, а я обратился к Музыканту. Мне необходимо было поговорить с ним, я чувствовал – ему есть о чем рассказать. «Старик! – позвал я, (не знаю, почему я назвал его стариком) – Иди сюда! Выпьем эля.» Музыкант взглянул на меня печально, неспеша собрал волынку, сунул её за пазуху и, не торопясь, подошел. Молча взял предложенный бокал с напитком, осушил до дна и, развернувшись, ушел... Не оборачиваясь и не произнеся ни слова...